Декабрь 1906
Что́ на свете выше
Светлых чердаков?
Вижу трубы, крыши
Дальних кабаков.
Путь туда заказан,
И на что — теперь?
Вот — я с ней лишь связан…
Вот — закрыта дверь…
А она не слышит —
Слышит — не глядит,
Тихая — не дышит,
Белая — молчит…
Уж не просит кушать…
Ветер свищет в щель.
Как мне любо слушать
Вьюжную свирель!
Ветер, снежный север,
Давний друг ты мне!
Подари ты веер
Молодой жене!
Подари ей платье
Белое, как ты!
Нанеси в кровать ей
Снежные цветы!
Ты дарил мне горе,
Тучи, да снега…
Подари ей зори,
Бусы, жемчуга!
Чтоб была нарядна
И, как снег, бела!
Чтоб глядел я жадно
Из того угла!..
Слаще пой ты, вьюга,
В снежную трубу,
Чтоб спала подруга
В ледяном гробу!
Чтоб она не встала,
Не скрипи, доска…
Чтоб не испугала
Милого дружка!
Декабрь 1906
Открыт паноптикум печальный
Один, другой и третий год.
Толпою пьяной и нахальной
Спешим… В гробу царица ждет.
Она лежит в гробу стеклянном,
И не мертва и не жива,
А люди шепчут неустанно
О ней бесстыдные слова.
Она раскинулась лениво —
Навек забыть, навек уснуть…
Змея легко, неторопливо
Ей жалит восковую грудь…
Я сам, позорный и продажный,
С кругами синими у глаз,
Пришел взглянуть на профиль важный,
На воск, открытый напоказ…
Тебя рассматривает каждый,
Но, если б гроб твой не был пуст,
Я услыхал бы не однажды
Надменный вздох истлевших уст:
«Кадите мне. Цветы рассыпьте.
Я в незапамятных веках
Была царицею в Египте.
Теперь — я воск. Я тлен. Я прах». —
«Царица! Я пленен тобою!
Я был в Египте лишь рабом,
А ныне суждено судьбою
Мне быть поэтом и царем!
Ты видишь ли теперь из гроба,
Что Русь, как Рим, пьяна тобой?
Что я и Цезарь — будем оба
В веках равны перед судьбой?»
Замолк. Смотрю. Она не слышит.
Но грудь колышется едва
И за прозрачной тканью дышит…
И слышу тихие слова:
«Тогда я исторгала грозы.
Теперь исторгну жгучей всех
У пьяного поэта — слезы,
У пьяной проститутки — смех».
16 декабря 1907
Поздним вечером ждала
У кисейного окна
Вплоть до раннего утра.
Нету милого — ушла.
Нету милого — одна.
Даль мутна, светла, сыра.
Занавесила окно,
Засветила огонек,
Наклонилась над столом…
Загляни еще в окно!
Загляни еще разок!
Загляни одним глазком!
Льется, льется холодок.
Догорает огонек.
«Как он в губы целовал…
Как невестой называл…»
Рано, холодно, светло.
Ветер ломится в стекло.
Посмотри одним глазком,
Что там с миленьким дружком?..
Белый саван — снежный плат.
А под платом — голова…
Тяжело проспать в гробу.
Ноги вытянулись в ряд…
Протянулись рукава…
Ветер ломится в трубу…
Выйди, выйди из ворот…
Лейся, лейся ранний свет,
Белый саван, распухай…
Приподымешь белый край —
И сомнений больше нет:
Провалился мертвый рот.
Февраль 1908. Ревель
Посвящается Н.Н.В.
И вновь, сверкнув из чаши винной,
Ты поселила в сердце страх
Своей улыбкою невинной
В тяжелозмейных волосах.
Я опрокинут в темных струях
И вновь вдыхаю, не любя,
Забытый сон о поцелуях,
О снежных вьюгах вкруг тебя.
И ты смеешься дивным смехом,
Змеишься в чаше золотой,
И над твоим собольим мехом
Гуляет ветер голубой.
И как, глядясь в живые струи,
Не увидать себя в венце?
Твои не вспомнить поцелуи
На запрокинутом лице?
29 декабря 1906
Снежная мгла взвила́сь.
Легли сугробы кругом.
Да. Я с тобой незнаком.
Ты — стихов моих пленная вязь.
И, тайно сплетая вязь,
Нити снежные тку и плету.
Ты не первая мне предалась
На темном мосту.
Здесь — электрический свет.
Там — пустота морей,
И скована льдами злая вода.
Я не открою тебе дверей.
Нет.
Никогда.
И снежные брызги влача за собой,
Мы летим в миллионы бездн…
Ты смотришь всё той же пленной душой
В купол всё тот же — звездный…
И смотришь в печали,
И снег синей…
Темные дали,
И блистательный бег саней…
И когда со мной встречаются
Неизбежные глаза, —
Глуби снежные вскрываются,
Приближаются уста…
Вышина. Глубина. Снеговая тишь.